Хронический болевой синдром. Вот, что я чувствую. Мне казалось, что я умею работать с болью. И знаю, как обезболить. Но сейчас ничего не получается. Мне все время больно. И страшно.
Мой папа работал для того, чтобы в момент появления человека на свет было не больно, а мама - чтобы было не больно и не страшно уходить тем, кому пришёл срок. Но никак и ничем невозможно убрать страх перед войной, нельзя обезболить смерть внезапную и несправедливую. И вот от этого ещё больнее.
Что сказать… Что можно сегодня сказать…
Ничего. Ни сказать, ни написать, ни подумать ничего конструктивного я не могу. Какая-то замороженность.
Когда уходят воевать контрактники - это стыдно. Стыдно, что у нас в стране люди готовы брать в руки оружие, так как это единственный способ заработать и прокормить семью.
Когда объявлена мобилизация - это страшно. Мне теперь все время страшно. Мне страшно за моих сыновей. Мне страшно за сотрудников. Мне страшно за детей наших пациентов. Они могут погибнуть раньше своих тяжелобольных родителей.
Больше всего переживаю именно за сотрудников. Бронь есть у очень немногих. И бронь зависит не от моей потребности как директора, а от решения военного комиссариата. Я бы забронировала каждого… каждого… мне они дороги тут, на работе, у постели пациента.
Мои врачи, медбратья, санитары, обученные бороться за качество последних дней жизни наших пожилых пациентов, должны идти убивать молодых и здоровых… Какими они вернутся? Покалеченными? Травмированными морально? Они вернутся вообще?
Моя задача - обеспечивать в Москве объем и качество паллиативной помощи. У меня дефицит кадров более 600 человек. Мы редко ходим к пациентам домой - у нас не хватает людей. А теперь что будет? Будем уменьшать объемы помощи? А для тех, кто вернется и не сможет жить мирной жизнью - будем создавать новые места в ПНИ? В каждом ПНИ страны есть ветераны Афгана и Чечни… Будем пополнять?
Ужасно, что я не понимаю, ЧТО Я МОГУ СДЕЛАТЬ? Что? Как мне быть? Просто продолжать работать? День за днем ходить в Центр паллиативной помощи? Ездить по регионам? Жить прежней жизнью, наблюдая за тем, как исчезают вокруг меня молодые мужчины? У меня очень хорошее воображение - я смотрю на молодых парней в магазине - и вижу их в военной форме, на земле, ничком, ранеными или убитыми; смотрю на мужчин на улице - и вижу их плачущими от боли, покалеченными; смотрю на своего сына, мирно спящего под уютным пуховым одеялом, и представляю… Зачем их жизнь летит под откос??? Что мне делать? Мне - маме? Мне - директору? Мне - женщине? Что мне делать? Я ведь должна что-то делать, чтобы это остановить? Что?
Как это остановить? Молиться? Орать? Продолжать спокойно и профессионально делать свое дело? Я не знаю. Я боюсь. Я не могу остановить происходящий кошмар… Я не привыкла и не умею думать так, как учит меня отец Алексей Уминский: “Ты не одна, Нюта, а значит, ты не все решаешь сама. Ты не все можешь, есть то, что не в твоих руках, не в твоих силах. В Божьих. Не бери на себя слишком много. Рядом Бог. Доверься. Ты не одна.»
У меня стратегическое мышление. Я думаю на годы вперед. Я придумываю контуры, а не процессы. Но при этом мне никогда не понять, что такое геополитика и зачем она. Я не могу мыслить странами, народами, городами, историей… Только людьми. Отдельными людьми. Которые родились, чтобы жить счастливо. Я мыслю сервисами для людей - как сделать так, чтобы нам всем было не страшно, не стыдно, не унизительно, не одиноко. И это вовсе не только про хосписы. Зато именно в хосписах я узнала, что людям не так уж много нужно для счастья. Просто чтобы кто-то был рядом и держал за руку.
И при этом, мне кажется, я могу понять, что происходит в голове у тех, кто там, наверху. Вот у меня Центр паллиативной помощи. Это больше 2.5 тысяч сотрудников, куча филиалов по городу. Думаете, я знаю каждого дворника, нанятого по договору с аутсорсинговой компанией? Нет. Не знаю. Дворник в филиале N - это просто фамилия в списке сотрудников; фамилия, которую я, возможно, никогда даже не прочитаю.
А если этот дворник завтра умрет от инфаркта, буду ли я переживать его смерть, как свою ответственность или как свою личную потерю? Нет. Не буду. Ну, наверное, выясню про семью, про то, какая помощь нужна, напишу письмо, оформим с коллегами матпомощь вдове на похороны. Но в целом, моя главная задача - найти на его место нового исполнителя.
К счастью, я ещё помню, что 17 лет назад, когда фонд «Вера» состоял всего лишь из девяти сотрудников, я знала все обо всех и сходила с ума от мысли даже про увольнение любого из них, не говоря уж о болезни и смерти. А те, кто наверху? Они уже давно из-за людей не переживают. У них миллионы. Миллионы. Они так же далеко от каждого из нас, как я от того дворника. Даже еще дальше. Им нас не жалко. Никому никого. Потому что мы просто строчка в списке из отдела кадров. Строчка, которую они никогда не прочитают.
Я вижу в происходящем лишь одно: человек, мой любимый, мой дорогой уязвимый человек, с его страхами, планами, зубной болью, с его любимым утренним кофе, с менструальной болью, с радостью от двух полосочек на тесте на беременность, с поиском подходящего к туфлям платья, с планами закрыть ипотеку - никому не нужен. Вот и всё.
Мой любимый, слабый мой человек со своей несчастной первой любовью, ссорами-свиданиями-расставаниями, с детьми-первоклассниками и детьми-выпускниками, с тяжелобольными родителями и, неожиданно, с лучшим в жизни сексом - никому этот мой трагический человек не интересен - ведь наверху сидят не Чеховы и не Шекспиры. Чужая женщина, ужасающаяся утренним цифрам на весах и переживающая из-за предстоящего старения; мужчина, воспитывающий в одиночку сына, плачущий в кино на премьере «Титаника» и читающий своим детям вслух книжку Джеральда Даррелла, сохраненную с собственного детства - мой дорогой человек, который станет со временем моим пациентом - он никому-никому сегодня не нужен, не важен, не дорог, не интересен.
Все мы никому не нужны. Никто из нас. Никому. Это очень больно и страшно.
Или, я думаю, может быть, это прекрасно? Может быть, это совсем и не страшно? Пусть мы никому не нужны. Никому, кроме… и вот тут-то и кроются ответы на все вопросы. Про смысл жизни, про главное, про то, зачем мы тут и что делать. Просто жить. Жить ради того (ради тех), кому мы нужны. Обнимать и любить их. Каждый день. Не жалеть добрых слов и прикосновений.
День за днем просыпаться по утрам и жить каждый день как последний - со всей его полнотой, болью и радостью, красотой и безумием. Потому что и правда, для каждого из нас любой день может стать последним. И еще потому, что мы не всесильны. И не все можем решить, изменить, исправить. Надо просто жить. Потому что нет никакого потом. Для каждого из нас есть только сейчас.